Л.Н.Гумилев. От Руси к России. Царство Московское
Л.Н.Гумилев. От Руси к России
ЦАРСТВО МОСКОВСКОЕ
Изучая историю России XVI столетия, исследователь сталкивается с обилием информации. Если для анализа истории Древней Руси у нас часто не хватало сведений, и мы вынуждены были выдвигать известное количество версий, то в истории новой России нас встречает «избыток» фактического материала. Его становится невозможно включить в систему исследования целиком, так как тогда получится то, что в кибернетике называется «шумы». Представим себе следующее: в комнате сидят несколько человек, и вдруг все одновременно начинают говорить о своих семейных делах. В итоге мы ничего не услышим и ничего не узнаем. Обилие фактов требует избирательности. И точно так же, как акустики выбирают интересующий их звук, мы должны отобрать те факты, которые нужны для освещения избранной темы – этнической истории нашей страны.
В XVI в. Россией последовательно управляли три монарха из числа потомков Александра Невского, и при всех трех – Василии Ивановиче III, Иване Васильевиче IV Грозном и его сыне Федоре – шло неуклонное расширение ареала российского суперэтноса. Василию III выпало завершить объединение всей Русской земли и видеть падение Большой Орды, от власти которой освободился еще его отец Иван III: дань Орде перестали платить в 1480 г. А в 1502 г. Орда распалась, и Россия, вскоре присоединив к себе Рязань, Псков и Черниговское княжество, стала монолитной страной, граничащей на юге и востоке с татарскими государствами.
Казанское ханство, союзное России ханство Крымское и Ногайская орда, кочевавшая в Рын-Песках, были слабы и тягаться с могучей, все набиравшей силу Россией во главе с Москвой уже не могли. Польско-литовское государство, потерпевшее целый ряд поражений в войнах с турками, находилось в состоянии крайнего неблагополучия, и довольно большие, по существу, силы литовцев и поляков не представляли для Руси серьезной опасности. Войны с поляками и литовцами шли вяло, военное счастье клонилось то в одну, то в другую сторону, хотя за Польшей и стояла военно-политическая мощь всей Западной Европы. Раскол западноевропейского суперэтноса в фазе надлома привел к тому, что пассионарность европейцев погашалась внутри системы – в гражданских войнах Реформации. Казалось бы, ситуация в Восточной Европе была исключительно благоприятная для России и ее народа.
Вот тут-то и выяснилось, что цели и действия русских людей XVI в. принципиально изменились по сравнению с поведением предшествовавших поколений московитов. Пассионарных людей стало много, а задача объединения и отстаивания рубежей страны была уже выполнена. И тогда пассионарные русские люди обрели новые цели жизни, новые императивы поведения. Мир стал тесен им, они перестали выполнять свои обязанности, и каждый из них захотел стать самим собой: не просто князем, а князем Шуйским , не просто окольничьим, а Годуновым , не просто казаком, а Ермаком Тимофеевичем . Идеалом стал не человек, выполняющий долг, а человек, занявший первое место и получивший власть над соперниками и обстоятельствами.
В Москве и на границах
С объединением страны была достигнута политическая и экономическая стабильность. В деревнях можно было тихо-спокойно заниматься сельским хозяйством, платя оброк владельцам земли. Наибольший оброк получали служилые дворяне, так как у них крестьян было мало, а содержать коня и копьеносцев полагалось за свой счет; средний – бояре и минимальный – монастыри. Но богатая земля окупала любые затраты труда и любые налоги, и поэтому население Руси за первые 50 лет XVI в. выросло в полтора раза, достигнув девяти миллионов человек.
Но пассионарным молодым людям, о которых поэт сказал:
И все, кто дерзает, кто ищет,
Кому опостылели страны отцов,
Кто дерзко хохочет, насмешливо свищет,
Внимая заветам седых мудрецов! —
в деревне делать было нечего, им было там безумно скучно. Деревню предпочитали люди гармоничные – тихие, трудолюбивые, спокойные; они ничего не искали, но землю обрабатывали умело и налоги платили исправно. Пассионарии же стремились покинуть тихую деревню, руководствуясь идеей, сформулированной еще в античности: «Случай пробегает мимо – блажен, кто схватил его за волосы». А в XVI в. в России сделать карьеру можно было только на государственной службе.
Надо сказать, что московские князья сами способствовали росту пассионарности в Москве. Так, Иван III решил, что мятежных новгородцев (а среди них пассионариев тоже было довольно много) следует перевести в Москву, дабы за ними было легко наблюдать. С теми же целями перевезли на Москву и множество мелких «княжат» из-под Путивля, Чернигова, Новгород-Северского, Курска. Аналогичным образом поступил Иван III и с наиболее активными «удельными» князьями. В самом деле, мало ли что вытворит в Шуе князь Шуйский или в городе Одоеве князь Одоевский, а в государевой столице они под присмотром, тут «люди ходят». Решение это было вполне логичное, государственное, но привело оно, как всегда, вовсе не к тем последствиям, на которые рассчитывали.
Поскольку в Москве наряду с представителями пассионарной аристократии сконцентрировалось огромное количество пассионарных «послужильцев», «отроков» и просто посадских людей, найти себе сторонников было самым простым делом. И бояре их тут же находили. В итоге жители одной части Москвы поддерживали Шуйских, другие посадские – Бельских и так далее. Москва очень быстро, уже к началу XVI в., превратилась в невероятный очаг пассионарности: все население города было разбито на враждебные партии.
К счастью, не все пассионарии шли в Москву. Ведь, обосновавшись там, надо было кому-то служить или при ком-то быть холопом. И хотя по тому времени это было очень выгодно: тебе и деньги перепадут, и выпить найдется, и служба легкая, и кафтан на тебе с барского плеча, – обнаружилось огромное количество пассионарных людей, которым подобная перспектива казалась неприемлемой, ибо они были слишком независимы и честолюбивы. Человек говорил: «Ну и что мне с того, что ты боярин Шуйский? Почему я, Ванька, должен тебе кланяться и твои объедки есть? Нет, шалишь!» После этого Ваньке на Москве делать было нечего, и он «вострил лапти» туда, где боярин Шуйский был над ним не властен. Таким местом были границы государства. Все они в XVI в. были неспокойны и предоставляли целеустремленным людям массу возможностей для реализации своей избыточной энергии. Хотя на южной границе с татарами был мир, но тревожили набегами ногайцы. В Поволжье шли постоянные войны с мордвой, буртасами и казанскими татарами. Но не следует думать, что это были войны религиозные: некоторые язычники поддерживали русских, другие язычники поддерживали татар.
На северной границе войны не было. Обширные территории, простиравшиеся до Белого моря, а на восток до Уральского хребта и дальше, были уже освоены, но суровая природа требовала огромного количества сил от того, кто хотел чего-то добиться в жизни. Богатство и независимость обеспечивались здесь не военной добычей, а «мягкой рухлядью» – драгоценными мехами, служившими эквивалентом золота. Добыть мех можно было двумя путями: либо охотясь самому, либо «объясачивая» инородцев, но ни тот ни другой путь легким не был. И наконец, на западной границе было необходимо непрерывно отражать натиск литовцев и ливонских немцев.
Заметим, что и само понятие «граница» для XVI в. было иным, нежели сегодня. В современном понимании граница – это некий природный или искусственный рубеж (река, горный хребет, полоса укреплений), отделяющий «своих» от «чужих». Но в то время в условиях сибирских или южнорусских степей определить границы подобным образом часто было просто невозможно. Рубежами, пограничьем растущей России в XVI в. служили огромные пространства Дикого поля и Сибири. (Подобная ситуация имела место и в XIX в., когда создавались Соединенные Штаты Америки. Янки считали своей границей на юге и западе всю огромную территорию от Миссисипи до Кордильер.)
Разумеется, Русское государство было крайне заинтересовано в решении вопроса о пограничных территориях. Жизненно необходимо было определить границы, пригодные к обороне, потому что устраивать засеки на пространствах от Чернигова до Казани и Нижнего Новгорода было слишком трудным и дорогостоящим делом. На засеках приходилось держать значительное количество служилых людей, обязанности которых заключались в том, что они все время наблюдали за степью.
Сидел на дереве парень и высматривал: не скачет ли в высокой траве чамбул – конный татарский отряд? Увидев врага, нужно было сразу же запалить факел на дереве, посылая сигнал следующей «стороже», спуститься на землю, вскочить на лошадь и нестись во весь опор к ближайшему гарнизону, потому что татары, заметив огонь, всегда пытались догнать сторожей. Сторожили обычно по двое: один наблюдал за степью, другой – за оседланными лошадьми. В гарнизонах, увидев вспышки факелов, поднимали тревогу, отряжали гонцов в другие городки, в Москву и довольно оперативно подтягивали войска. Но легкоконные татары за это время успевали наловить по окрестным деревням пленных и уже начинали отход. Русские гнались за ними на свежих конях, пользуясь определенным преимуществом: лошади татар успевали к тому времени устать. Настигнутых татар рубили, а пленных освобождали и отпускали домой.
Только через 200 лет, в XVIII в., России удалось решить важнейшую проблему обретения естественных границ. Все эти 200 лет активные индивиды пополняли ряды защитников рубежей Отечества. И потому-то в XVI в. мы видим группы пассионариев не только в столице, но и на русском пограничье. Такое разделение пассионариев составляет характерную примету новой фазы этногенеза – акматической.
Повышение пассионарности и в столице, и на окраине этнического ареала приводило в принципе к одинаковым последствиям: внутри этнической системы увеличивалось количество входящих в нее подсистем – консорций и субэтносов, – так как пассионарные люди чувствовали свою «особину» и объединялись. Выше мы уже упоминали, что активное население Москвы разбилось на партии: Шуйских поддерживали люди торговых рядов, у Бельских были свои кварталы, на которые они опирались, у Глинских – свои, у Мстиславских – свои. Сторонников каждого из этих боярских родов связывала общность исторической судьбы, и это были подлинные консорции.
Для пограничных пассионариев были характерны объединения более высокого порядка, поскольку в ходе войны с татарами или ногайцами отношения со своими боярами переставали иметь какое-либо значение. Например, на Дону образовался особый субэтнос, впоследствии ставший этносом, – казаки. Они принимали к себе всех беглых крестьян и чувствовали себя совершенно самостоятельными. Неизменно признавая московского великого князя своим государем, они недолюбливали бояр и представителей тогдашней бюрократии – дьяков. Независимость Дона была зафиксирована в двух емких формулах: «С Дону выдачи нет» и «Мы не кланяемся никому, окромя Государя». Казаки не были склонны считаться с мнением московского правительства, часто своевольничали и назывались в царских письмах когда разбойниками, когда ворами, когда убийцами, когда государевыми изменниками. Но все же московские чиновники и казаки видели друг в друге своих, и потому на Дон неизменно приходили караваны с зерном, водкой, «зельем» (порохом), свинцом и… просьбами к атаманам-молодцам навести хоть какой-нибудь порядок.